Бумажный зверинец (сборник)  - Кен Лю

Он лежит вяло и практически не двигается. Она начинает расслабляться. Регулятор пытается успокоить ее чувства и вывести лишний адреналин из системы.

Когда она проделывает полпути до пистолета, человек внезапно лезет себе связанными руками в карман. Руфь колеблется только одну секунду, прежде чем оттолкнуться ногами и прыгнуть назад к пистолету.

Как только она приземляется, мужчина находит что-то в своем кармане, и внезапно Руфь чувствует, что ее ноги и руки безжизненно виснут, и она, ошарашенная, просто падает на землю.

Невдалеке кричит Керри.

– Мой глаз! Боже, я ничего не вижу этим глазом!

Руфь совершенно не чувствует ног, а ее руки становятся словно резиновые. Но самое плохое – это приступ паники. Кажется, что ей никогда не было так страшно и так больно. Она пытается ощутить присутствие регулятора, но не чувствует ничего. Пустота. Она вдыхает сладковатый, слабый запах горелой электроники. Часы на ночном столике ничего не показывают.

Это она недооценила его. Ее накрыло такое отчаяние, с которым она уже ни за что не сможет справиться.

Руфь слышит, как мужчина, шатаясь, встает с пола. Она приказывает себе перевернуться, начать двигаться, достать пистолет. Она ползет. Фут, еще фут. Кажется, что она ползет по патоке, потому что никогда не чувствовала такой слабости. Она ощущает каждый прожитый год своей сорокадевятилетней жизни. Каждый укол боли в плече.

Но она дотягивается до пистолета, хватает его и садится спиной к стене, нацелив дуло на середину комнаты.

Мужчина выбрался из слабых узлов Керри. Он держит слепую на один глаз Керри перед собой, скрываясь за ней, как за щитом. К ее горлу он приставил скальпель. Он уже надрезал кожу, и тонкая струйка крови бежит по девичьей шее.

Он пятится к двери спальни, увлекая Керри за собой. Руфь знает, что, если он дойдет до двери и скроется в коридоре, она уже никогда не сможет его поймать. Ее ноги попросту бесполезны.

Керри видит пистолет в руках Руфи и кричит:

– Я не хочу умирать! О Боже! О Боже!

– Я отпущу ее, когда окажусь в безопасности, – говорит он, пряча свою голову за головой девушки.

Руки Руфи дрожат вместе с пистолетом. На нее накатывают приступы тошноты, в ушах стучит пульс, она не способна предсказать, что может произойти в следующие секунды. Полиция в пути и, возможно, будет здесь через пять минут. Можно ли предположить, что он отпустит ее сразу же, как сможет, чтобы с легкостью убежать самому?

Мужчина делает еще два шага назад; Керри больше не сопротивляется, а только пытается удержаться ногами в чулках на гладком полу, стараясь выполнить все приказы преступника. Но она не перестает плакать.

– Мама, не стреляй! Пожалуйста, не стреляй!

Или, может, когда он выйдет из комнаты, то просто перережет Керри горло и вырежет ее имплантат? Он знает, что там есть его запись, поэтому не может позволить себе оставить улику в руках полиции.

Руки Руфь очень сильно дрожат. Она проклинает саму себя, ведь знает, что не сможет попасть в мужчину, если между ними будет Керри. Попросту не сможет.

Руфь хочет рационально оценить свои шансы, принять решение, но сожаление, скорбь и ярость, которые скрывались и удерживались в подчинении регулятором, теперь воспряли как никогда, набрали небывалую резкость и силу после стольких попыток забыть обо всем. Вселенная сжалась в колеблющееся пятно на конце мушки пистолета: молодая девушка, убийца и время, которое безвозвратно уходит.

Ей не на кого положиться, некому довериться, неоткуда ждать помощи… Только одна она: злая, испуганная, дрожащая. Она в абсолютном одиночестве, беспомощная как младенец посреди всего этого мира, и была такой всегда, как, впрочем, и все люди на этой Земле.

Преступник почти добрался до двери. Керри уже просто несвязно всхлипывает.

Таким всегда был регулярный ход человеческой жизни. Никакой четкости, никакого успокоения. Там, где заканчивается рациональность, нужны просто решимость и вера, что все можно перетерпеть, все можно пережить.

Первый выстрел Руфь пробивает бедро Керри. Пуля проходит сквозь кожу, мышцы и жировую прослойку и выходит на тыльной стороне, разбивая колено мужчине.

Тот кричит и роняет скальпель. Кэрри падает, заливая кровью пол из раненой ноги.

Второй выстрел Руфь попадает мужчине в грудь. Он падает на пол.

– Мама, мама!

Она роняет пистолет и ползет к Керри, успокаивая ее и пытаясь перевязать рану. Она плачет, но все хорошо.

Глубокая боль наполняет ее тело, словно чувство всепрощения, словно сильный ливень, который напоит землю после долгой засухи. Она не знает, будет ли ей так же легко впоследствии, но этот момент она переживает всем своим существом, и она благодарна жизни.

– Все хорошо, – говорит она, гладя голову Керри, которая лежит у нее на коленях. – Все хорошо.

* * *

Примечание автора.

Технология эхо-чувствительности, описанная в этом рассказе, является приблизительной и довольной вольной экстраполяцией принципов технологии, описанной в статье Кивана Пу и других исследователей «Распознавание жестов во всем доме с помощью сигналов беспроводной сети»: 19-я ежегодная Международная конференция по мобильным вычислениям и сетям (Mobicom'13) (доступна по адресу http://wisee.cs.washington.edu/wisee_paper.pdf). Не следует считать, что технология, описанная в указанном документе, соответствует придуманной для этого рассказа технологии.

Одно из самых ярких воспоминаний детства начинается с моих рыданий. Неважно, что бы ни делали мама с папой – ничто не могло меня утешить.

Папа сдался и ушел из спальни, но мама взяла меня на кухню и посадила на стол.

– Кан, кан, – сказала она, беря лист оберточной бумаги с холодильника. Многие годы мама аккуратно открывала обертки рождественских подарков и складывала их на холодильнике тонкой стопкой.

Она положила бумагу на стол тыльной стороной вверх и начала его сворачивать. Перестав плакать, я с любопытством наблюдал за ней.

Она перевернула бумагу и снова сложила ее. Она складывала, заворачивала, подтыкала, крутила и перегибала бумагу, пока та полностью не исчезла в ее руках, сложенных в пригоршни. Затем она подняла руки к губам и дунула в них, как будто попыталась надуть воздушный шарик.

– Кан, – сказала она. – Лаоху.

Она опустила ладони на стол и раскрыла их.

На столе стоял маленький бумажный тигр размером в два кулачка. Узор на шкуре тигра был узором оберточной бумаги – белый фон с красными карамельными тростями и зелеными рождественскими елками.

Я потянулся к маминому творению. Тигр замахал хвостом и игриво бросился на мой палец.